Александр Щелоков - Переворот [сборник]

Осмотревшись, Синицын оглядел в зеркале и себя. Осунувшееся за два дня небритое лицо, черная маслянистая полоса на щеке, помятый костюм, промокшие от росы ботинки. Конечно, не бомж, ночующий на вокзалах, но уже и не кандидат наук, привыкший регулярно бриться, носить яркие цветные галстуки и белые воротнички. Поверила ли его объяснениям Ольга Михайловна?

Вода в душе была горячей. Он мылся, с яростью натирая себя вехоткой, словно старался отмыться от чего-то липкого.

— Я возьму ваши брюки, — послышался голос хозяйки, — и поглажу их. Не ходить же вам в мокрых.

Дверь душевой приоткрылась.

— Фу, сколько пару напустили!

Сняв его брюки с вешалки, рука хозяйки исчезла.

— Можно я побреюсь? — набравшись нахальства, крикнул он ей вдогонку. — Бритва здесь есть.

— Брейтесь, — последовало милостивое разрешение.

Потом они пили на веранде чай. Теплый утренний свет пятнами лежал на чисто вымытом некрашеном полу. За окнами чирикали воробьи. Ольга Михайловна с цветастой чашкой в руке уселась напротив Синицына в кресло, сплетенное из тонких пластин бамбука. Ее пышные волосы, пронизанные солнцем, падавшим со спины, казались сияющим золотым нимбом. Лицо хозяйки было серьезным, но глаза ее светились мягкой иронией. Держалась она свободно, словно была знакома с Синицыным сотню лет.

Синицын глядел на нее и ощущал, что пришедший внезапно покой лишает его последних сил. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Все пережитое в последние сутки навалилось на плечи грузом душевной и физической усталости.

Хозяйка заметила это.

— Идите-ка поспите, народный ученый, — сказала она, и голос ее прорвался в его сознание издалека, и он, отключаясь, вдруг уронил голову на грудь…

Корреспондент Самохвалова вошла в служебный кабинет Щукина, и он сразу же ощутил: она взвинчена, расстроена чем-то до крайности. Бросив сумочку на подоконник и сняв шляпу, она подошла к столу.

— Здравствуй, моя Вера, моя любовь, — сказал Щукин и протянул к ней руку, чтобы поцеловать нежные, дорогие ему пальцы. Большего на службе он себе позволить не мог. Но Вера не протянула ему руку навстречу. Остановилась в удалении. Сказала каким-то сухим незнакомым голосом:

— Я хотела бы сделать вам, генерал, важное заявление.

Щукин от неожиданности растерялся.

— Ты не выспалась, Вера? — спросил он и потянулся к ней. — Что с тобой, девочка?

— Сергей Павлович, — отстраняясь от него, сказала Вера. — Я прошу пригласить сюда офицера, которому вы безусловно доверяете, и начальника разведки дивизии.

Щукин от изумления не сразу мог прийти в себя.

— Ты не перегрелась? — Он все еще сохранял шутливый тон и коснулся рукой ее лба.

— Сергей! — она резко оттолкнула его от себя. — Я не шучу.

— Надеюсь, ты не собираешься сообщить, что я тебе сделал предложение?

— Дурак!

Это слово решило все. Щукин повернулся к столу, нажал кнопку вызова. Дверь распахнулась, на пороге появился дежурный офицер — капитан со шрамом во всю левую щеку.

— Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.

— Срочно ко мне полковника Яшина и капитана Егорова. Придут, ко мне никого не пропускать. Да, даже начальника штаба.

Вызванные офицеры явились почти мгновенно. В недоумении остановились у двери. Срочность вызова и женщина в кабинете комдива не вязались с привычным порядком и армейскими канонами.

— Проходите, садитесь, — предложил Щукин трубным басом. — Вера Николаевна, вы ее, надеюсь, знаете, желает сделать заявление мне при свидетелях. Вера Николаевна, вы готовы?

— Товарищ генерал, — голос Веры дрогнул от волнения. — Вчера поздно ночью, когда я вернулась в гостиницу, у меня побывал майор Бунтик из контрразведки. Во всяком случае, он так представился.

— Майор Буртик, — уточнил полковник Яшин. — Есть такой, знаем.

— Так вот он предложил мне стать осведомительницей и сообщать ему о том, какие разговоры в неслужебной обстановке ведут генерал Щукин и офицеры его ближнего окружения. Надо выяснить, не причастны ли они к заговору против президента. За осведомительство мне обещано материальное вознаграждение. Назначено и второе свидание уже в городе.

В кабинете повисло тягостное молчание. Щукин сидел, сцепив пальцы, и мрачно глядел в одну точку. Прервал молчание полковник Яшин.

— Сволочь, — сказал он. — Пьянь поганая. Не знаю, товарищ генерал, какое решение примете вы, но я бы этого подонка раздавил без жалости.

— Где он назначил повторное свидание? — спросил Щукин. — Когда?

— Завтра. В девять.

— Мы что-нибудь придумаем, Вера Николаевна, — сказал Яшин. — Вы готовы нам помочь?

В девять утра, как и было условлено, Самохвалова с книжкой в руках сидела на скамеечке в городском сквере. Подошел Буртик. Огляделся. Устроился рядом. Достал их кармана газету, развернул ее на весь распах. Голосом монотонным, негромким, не отрывая глаз от страницы, спросил:

— Вы обдумали мое предложение, Вера Николаевна?

— Такие решения в один миг не принимаются.

— Вы имели возможность подумать более суток. А время не терпит. Мое начальство срочно требует информацию.

— Меня смущают сложности…

— Какие сложности! — Буртик насмешливо хмыкнул. — Для вас-то?! Журналистика — это постоянный сбор информации. Контрразведка ее собирает в той же самой мере. Разница лишь в методах приобретения материала. В одном случае он открытый. В другом — тайный.

— Это слова. Жизнь, я думаю, сложнее.

— Конечно, но трудности далеко не такие, как вам кажется.

— Извините, как вас зовут?

— Павел Леонидович, а что?

— Не обращаться же мне к вам «товарищ майор».

— Это верно, — согласился Буртик.

На время разговор прервался.

Бульвар, засаженный каштанами, тенистый и тихий, в эти утренние часы бывал пустынен. По внешней стороне за чугунной оградой катился беспрерывный поток машин. В боковой аллее гуляла молодая женщина с коляской. Старик пенсионер вел на поводке кривоногую таксу. В песке копошились жирные, лоснящиеся сизыми перьями голуби. Стайка воробьев перепархивала с куста на куст, громкими криками выясняя отношения.

Светило утреннее нежаркое солнце. Желтые пятна его лучей, просеянные через резные листья каштанов, как живые пошевеливались на земле. Мир жил своей жизнью, и не было ему дел до забот, которые свели двух людей на бульварной скамейке.

— Так вы соглашаетесь? — спросил наконец Буртик.

Самохвалова встрепенулась.

— Если можно, повторите мне суть задания. Я привыкла знать свои обязанности точно.

— Хорошее качество, — похвалил Буртик. Он интуитивно чувствовал, что воля женщины уже гнется. Стоит нажать осторожно, но понастойчивей, и дело будет сделано.

Нажимать Буртик умел. Одной из первых женщин, которых он согнул и позже сломал, была Тина Иосифовна Разина, жена начальника штаба дивизии в подмосковном гарнизоне.

Внешне Тина Иосифовна выглядела высокомерной и неприступной красавицей. Многие офицеры гарнизона — женатые и особенно холостые — при встречах поглядывали на нее с надеждой заметить хотя бы маленький намек на ее расположение. Но голубые глаза Тины Иосифовны смотрели на мужчин, в том числе и на мужа, с равной мерой безразличия и плохо скрываемой насмешки.

Среднего роста, полногрудая, с идеальной фигурой голливудской актрисы, Тина Иосифовна была подчеркнуто холодной, строгой, одевалась в костюмы английского покроя и носила широкополую мужскую шляпу. На работу в соседний городов, отстоявший от гарнизона на двадцать девять километров, она ездила на собственной «ладе» серебристого цвета.

В городе Тина Иосифовна работала директором мебельного магазина. В условиях постоянного дефицита торговая точка была поистине золотой шахтой для предприимчивых торговцев. Именно такой предприимчивостью, унаследованной от отца Иосифа Моисеевича Брянцева, Тина Иосифовна обладала в полной мере.

То, что ее отец Брянцев провел пять лет в местах отдаленных, осужденный по статье за хищение государственной собственности в особо крупных размерах, позволило Буртику зажать неприступную красавицу в жесткие тиски. Он пообещал, что если она не станет добровольным информатором, то ей придется проститься с хлебной должностью директора магазина, а ее мужа — полковника Разина, ждут немалые неприятности.

Буртик блефовал, но зажатая в угол женщина дала согласие информировать его обо всем, что происходило в семьях высшего начальствующего состава дивизии, в которые на правах семейной дружбы она входила.

С помощью новой осведомительницы Буртик узнал много интересного. Например, то, что комдив Ребриков влюблен в Лизу — жену капитана Кудрина. Лиза работала машинисткой в штабе дивизии, и Ребриков, задерживаясь вечерами на службе, диктовал ей нечто секретное, для чего они запирались в его кабинете. После диктовок Лизочка выходила от генерала раскрасневшаяся, расслабленная и со смущенной улыбкой садилась за машинку, которую в кабинет генерала никогда с собой не брала.